БАРЧУК НА ФАБРИКЕ ПО ПРОИЗВОДСТВУ ВАКСЫ
Диккенс родился в благопристойной британской семье: его отец был чиновником в Морском управлении и зарабатывал очень приличные деньги. К сожалению, так же легко, как зарабатывал, он их и тратил — и в конце концов начал жить в долг. Все это привело к тому, что за Джоном Диккенсом стали охотиться кредиторы, и в скором времени он угодил в долговую тюрьму. Это была отнюдь не темница: в ней заключенные сами обустраивались, как могли, покупали еду, могли принимать гостей… Их главной задачей было найти деньги на выплату долгов. Родственникам узников разрешалось даже поселиться в этой тюрьме, чем жена Джона и воспользовалась, переехав туда с младшими детьми.
А Чарльз, которому было 12 лет, уже считался довольно взрослым (и, кстати, курил, нюхал табак и вовсю пил пиво — по тогдашним временам это считалось нормальным). Когда дела у отца пошатнулись, Чарльзу подыскали работу на фабрике, где он клеил этикетки на баночки с ваксой. В каком-то смысле он свалился из князей в грязь.
Некоторые считают, что в этот момент и произошло рождение Диккенса как писателя: «домашний» мальчик, практически барчук, насмотрелся на то, как живут простые люди, узнал, что такое труд, и потом всю жизнь писал об униженных и оскорбленных. Но, возможно, юный Диккенс смог бы обойтись без этого унизительного опыта. Его воображение было невероятным, а приключенческие книги, которые он обожал читать, фантазию только подстегивали. При этом уже в детстве он часами шлялся по Лондону и наблюдал за жизнью улиц, высматривая и запоминая интересные детали.
Он мечтал стать актером — но более перспективной и денежной представлялась работа стенографиста. Диккенс выучил стенографию в совершенстве, а через какое-то время начал писать корреспонденции из парламента. Когда ему исполнилось 18, принялся сочинять — причиной, как водится, стала любовь. Сохранилось неуклюжее и трогательное стихотворение, которое он адресовал своей возлюбленной Марии Биднелл (первые буквы каждой строки образовывали имя «Мария»). Из романа с этой юной леди ничего не вышло — кроме того, что он оставил в душе Диккенса глубокий и незаживающий след. Но от стихов он довольно быстро перешел к прозе — в двадцать с небольшим лет написал и опубликовал дебютный рассказ. А потом писал все новые рассказики и зарисовки (по-английски они назывались sketches, у нас переводили как «эскизы» или «очерки») под псевдонимом «Боз». Именно «Очерки Боза» впервые и принесли известность.
В каком-то смысле Диккенс существовал по принципу «жить быстро, умереть молодым». Скончался он отнюдь не стариком — в 58 лет. И если не жил, то писал с изумительной легкостью (по крайней мере, со стороны казалось именно так). Уже к 25 годам на его счету были два шедевра английской литературы — «Посмертные записки Пиквикского клуба» и «Приключения Оливера Твиста». А впереди были не менее знаменитые романы: «Дэвид Копперфилд», «Николас Никлби», «Мартин Чезлвит», «Холодный дом», «Крошка Доррит», «Лавка древностей», «Домби и сын», «Большие надежды», «Повесть о двух городах», «Наш общий друг»… Чтение, которое и сегодня может увлечь и заворожить читателя — особенно если взяться за эти книги в теплой квартире холодным февральским вечером. И это не считая, например, сказки с моралью «Рождественская песнь в прозе», которая в англоязычных странах стала непременным атрибутом Рождества, как у нас «Ирония судьбы» — атрибутом Нового года. И Диккенс нашел признание при жизни: беллетристом-звездой, зарабатывающим большие деньги, он стал, еще не разменяв пятый десяток.
«МОЖЕТ, МЕНЯ УБИЛИ ТУТ В ПРЕДЫДУЩЕЙ ЖИЗНИ?»
Артур Конан Дойл верил в существование фей, Виктор Гюго посещал спиритические сеансы — вот и Диккенс очень увлекался паранормальными явлениями. Он даже был членом «Клуба призраков» (организации, в которой эти самые явления пристально изучали). Надо заметить, что интерес возник не на пустом месте: Диккенс был подвержен, например, сильнейшим приступам дежа вю. Впервые оказавшись в итальянском городе Ферраре, он остро почувствовал, что уже там бывал. «Может быть, меня убили тут в предыдущей жизни? — писал он в крайне возбужденном состоянии. — Откуда ещё об этой местности у меня могли бы взяться столь яркие воспоминания? Кровь стынет в жилах, когда я распознаю одну за другой все новые знакомые детали. Воспоминания о местах, где я никогда не бывал, вспыхнули у меня с такой силой, что теперь вряд ли я смогу о них позабыть»…
Ему снились вещие сны: однажды привиделась комната, полная людей в красных одеждах, и какая-то женщина сообщила что ее фамилия Нэйпер. А на следующий день, на встрече с читателями, подошла поклонница в красном плаще. «Вас, конечно, зовут Нэйпер?» — брякнул Диккенс. Она удивилась: «Как вы угадали?» Еще он однажды, проснувшись рано утром, увидел в комнате собственного отца (который в этот момент находился совсем в другом месте). «Не на шутку обеспокоившись, я протянул руку, чтобы положить её отцу на плечо… и ухватил пустоту… Я считаю, что утро для меня — время свидания с призраками».
Многие писатели начинают относиться к своим персонажам как к живым, реальным людям; но Диккенс еще и в буквальном смысле слышал (не исключено, что даже видел) их. Он признавался, что отчетливо слышит каждое слово, прежде чем его записать. Что, например, маленькая Нелл из «Лавки древностей» вертится у него под ногами, требует вступать с ней в диалог и обижается, когда он отвлекается на разговоры с другими. Парапсихолог и психоаналитик Нандор Фодор, автор эссе «Неизвестный Диккенс», сообщает: «Во время работы над «Мартином Чезлвитом» Диккенсу особенно докучала миссис Гамп: своими шуточками она постоянно вызывала у него приступы дикого хохота. Происходило это в самых неподходящих местах, например, в церкви, так что писателю приходилось отбиваться от собственной героини чуть ли не силой. Диккенс не раз предупреждал миссис Гамп: если она не научится вести себя прилично и не будет являться только по вызову, он вообще не уделит ей больше ни строчки!» В целом, все это немножко отдает шизофренией — однако тот же Фодор поостерегся ставить этот диагноз, объясняя галлюцинации Диккенса его творческим характером и живым воображением. Просто образы, которые рождал его мозг, были такими яркими, что «выходили наружу», превращаясь в видения.
Но в общем поэтическом контексте вполне логичным выглядит то, что последний, незавершенный роман Диккенса «Тайна Эдвина Друда» был закончен уже после его смерти полуграмотным механиком Т.П. Джеймсом. Он внезапно стал получать послания с того света, в которых покойный писатель буквально надиктовывал ему последние главы. И многие считают, что стиль Диккенса в этих главах (которые вскоре были опубликованы) опознается безошибочно, а развязка романа встает на место как влитая…