СЕРГЕЙ МИНАЕВ, 30 марта 2018
«Сила, наглость и хамство» — так обозначил русскую национальную идею артист Серебряков и тут же был разнесен ответным залпом мастеров культуры — Кончаловского, Бортко и Панкратова-Черного. А депутат Госдумы Иван Сухарев выступил с предложением не снимать в фильмах, на которые выделяют госбюджет, актеров с антироссийскими взглядами.
Перепалки подобного рода никогда ничем не заканчиваются. В них теряется суть и затираются главные вопросы: кто мы такие? что мы хотим сказать? как нас воспринимают? как мы хотим, чтобы нас воспринимали?
На моей памяти прошло несколько «русских волн». Каждый раз в глазах остального мира русские менялись настолько, что в конце концов не изменились ни на йоту.
В конце 1980-х были русские из perestroyka — всем интересные, только что отринувшие коммунизм молодые люди, чья страна играет рок и, кажется, наполовину состоит из неофитов свободного рынка, а на другую половину — из андеграундных художников, музыкантов, модельеров и прочей богемы. «Перестроечные» с ума сходили по Америке и Европе, и им, казалось, отвечали взаимностью. На первый взгляд, должно было пройти совсем немного времени, прежде чем постсоветская Россия и Запад станут одним социокультурным пространством, в котором выплавится новый человек — молодая кровь Евразии.
И в 1990-е «молодая кровь» не замедлила объявиться. Она не говорила ни на одном языке, кроме блатной фени, одевалась в спортивный костюм или кашемировый пиджак малинового цвета (я до сих пор не могу понять, почему в памяти остался именно малиновый пиджак, ведь у бандитов был еще и зеленый). Прилагались также толстая золотая цепь, криминальный опыт, блондинка, огромный сотовый телефон и огромный же «шестисотый мерин». «Новый русский» воспринимал заграницу как заповедник непуганых лохов, существующих исключительно для того, чтобы на них наживались. Заграница воспринимала его тупым, необразованным и оттого агрессивным захватчиком. Загранице было решительно непонятно, каким образом так интересовавшие всех «перестроечные» превратились в этих быкообразных существ и как правильно переводить на английский язык определение «новый русский». Единственный верный перевод предложил глава издававшейся в Москве газеты The eXile Марк Эймс: krutie bandity from Taganka area.
Но и эти парни недолго олицетворяли Россию. Нулевые явили мировым столицам элегантно одетого джентльмена средних лет, сносно говорящего на чужом языке, разбирающегося в корпоративных финансах и горнолыжных курортах, современном искусстве и спа, творчестве Педро Альмодовара и Джима Моррисона, знающего толк в вине и читающего англоязычную прессу. Джентльмен занимался слияниями и поглощениями, выходил на IPO и «листовался» на бирже, выступал на экономическом форуме в Давосе, звал всех к себе на форум питерский, покупал виллы, особняки и футбольные клубы. Джентльмен считал Запад своим вторым (а иногда и первым — это зависело от того, в какой квартире больше летних вещей — в московской или лондонской) домом и был уверен, что его теперь воспринимают не захватчиком, но соседом.
Журнал «Сноб» предложил называть этих новых людей global russians. Впрочем, название просуществовало недолго, исчезнув так же быстро, как лондонское представительство журнала «Сноб». Настолько быстро, что Запад не успел понять: большая часть этих джентльменов были все теми же «новыми русскими», просто научившимися нанимать пиарщиков из Сити, а портных — с Сэвил-роу.
В 2010-е между Западом и нами случилось столько всего, что времени на полутона не осталось. Русские были поделены на две категории: воспетые сериалом «МакМафия» сбежавшие на Запад бизнесмены и чиновники и оставшиеся коррупционеры-агрессоры из «панамских списков». Кому из этих двух лагерей выпадет счастье олицетворять Россию и как теперь будут называть русских — пока не ясно.
Неискушенный взгляд не заметит между этими волнами сходства, а человек, проживший в России чуть больше тридцати лет, скажет вам, что речь идет об одних и тех же людях — и это совершенно не объясняет, кто же они.
Отвечая на вопрос Who is Mr. Russian?, я представляю залитое белым светом помещение. Сначала мы видим концертный рояль, за которым сидит Сергей Васильевич Рахманинов. Камера медленно отъезжает, показывая нам стоящих вокруг рояля людей: Бунин, Набоков, Ленин, Шаляпин, Нуреев, Сталин, Николай Второй, Королев, Жуков, Гагарин, Плисецкая, Менделеев, Малевич, Эйзенштейн. На стене висит флаг, но свет падает таким образом, что разглядеть не получается — имперка это или триколор. А рядом герб неясного происхождения. Очень похож на СССР, но с двуглавым орлом. По мере движения камеры мы видим истинные размеры помещения — оно гигантское. Вокруг рояля появляются все новые и новые знакомые лица.
Камера отъезжает еще, и мы видим, что на крышке музыкального инструмента — бутылка водки, яйцо Фаберже и автомат Калашникова, а из рояля торчит непонятный конус. Изображение начинает рябить, и разобрать, что это — космическая ракета или атомная бомба, — решительно невозможно.