«Вторая мировая война»
Шеститомный труд У. Черчилля – героическая эпопея народов, выступивших против планетарной опасности, написанная выдающимся политиком, скрупулезным историком и талантливым литератором. Это летопись повседневного руководства страной государственного деятеля, чей вклад в общее дело победы антигитлеровской коалиции ни у кого не вызывает сомнений. Это размышления над прошлым, призванные послужить назиданием потомкам. В первой книге публикуются в сокращенном переводе с английского I и II тома мемуаров и описаны события с 1919 года по декабрь 1940 года, которые привели к ненужной, по словам автора, войне, которой можно было избежать…
(Выдержки)
Том I. Надвигающаяся буря
Часть первая. От войны к войне (1919—1939 годы)
Глава семнадцатая.
Мюнхенская трагедия
В ночь на 14 сентября Даладье связался с Чемберленом. По мнению французского правительства, совместное обращение руководителей Франции и Англии лично к Гитлеру могло бы принести пользу. Чемберлен, однако, уже принял решение самостоятельно. По собственной инициативе он послал Гитлеру телеграмму, выразив желание приехать и повидаться с ним. На следующий день Чемберлен уведомил о своем шаге кабинет, а во второй половине дня получил от Гитлера ответ с приглашением в Берхтесгаден. Утром 15 сентября английский премьер-министр вылетел на Мюнхенский аэродром. Момент был выбран не во всех отношениях удачно. Когда известие об этом было получено в Праге, руководители Чехословакии не могли поверить ему. Они были поражены тем, что английский премьер-министр сам нанес визит Гитлеру в момент, когда они впервые оказались хозяевами внутреннего положения в Судетской области. Чехословацкие деятели считали, что этот визит ослабит их позиции в отношениях с Германией. Вызывающая речь Гитлера 12 сентября и организованный немцами мятеж генлейновцев не встретили поддержки местного населения. Генлейн бежал в Германию, и лишившаяся вождя партия судетских немцев явно не желала открытых выступлений. В так называемом «четвертом плане» чехословацкое правительство официально предложило лидерам судетских немцев такие административные планы местной автономии, которые не только превосходили требования, выдвинутые в апреле Генлейном в Карлсбаде, но и полностью соответствовали взглядам, высказанным Чемберленом в речи 24 марта и сэром Джоном Саймоном в речи 27 августа. Однако даже лорд Ренсимен понимал, что немцы меньше всего хотят приемлемого соглашения между чешским правительством и лидерами судетских немцев. Поездка Чемберлена дала последним возможность повысить требования: по инструкции из Берлина экстремисты в судетской партии теперь открыто требовали присоединения к рейху.
Самолет премьер-министра прибыл на Мюнхенский аэродром Днем 16 сентября. Оттуда Чемберлен поездом выехал в Берхтесгаден. Тем временем все радиостанции Германии передали заявление Генлейна с требованием аннексии рейхом Судетской области. Это было первым известием, которое услышал Чемберлен, когда он прибыл в Мюнхен. Несомненно, было заранее запланировано, чтобы он узнал об этом до встречи с Гитлером. Вопрос об аннексии никогда до тех пор не поднимался ни германским правительством, ни Генлейном. А несколькими днями раньше английское министерство иностранных дел заявило, что аннексия не является приемлемой для английского правительства.
Фейлинг уже опубликовал все имеющиеся записи бесед между Чемберленом и Гитлером. Главный вывод, который мы можем сделать из его рассказа, следующий: «Несмотря на суровость и беспощадность, которые, как мне казалось, я прочел на его лице, у меня сложилось впечатление, что это — человек, на слово которого можно положиться». На деле, как мы видели, Гитлер уже несколькими месяцами раньше предрешил и подготовил вторжение в Чехословакию, которое ожидало лишь последнего сигнала. По возвращении в Лондон в субботу 17 сентября премьер-министр созвал заседание кабинета. К этому времени лорд Ренсимен вернулся в Лондон, и его доклад, конечно, был выслушан с вниманием. Все это время Ренсимен был нездоров, а вследствие огромного напряжения, которого требовала от него его миссия, он сильно похудел. Теперь он рекомендовал «политику немедленных и решительных действий», а именно — «передачу Германии районов с преимущественно немецким населением». Это предложение, по крайней мере, имело то достоинство, что оно было просто.
И премьер-министр, и лорд Ренсимен были убеждены, что только уступка Судетской области Германии может заставить Гитлера отказаться от вторжения в Чехословакию. У Чемберлена от встречи с Гитлером осталось сильное впечатление, «что последний в боевом настроении». Английский кабинет придерживался также мнения, что у французов не было боевого духа. Поэтому не могло быть и речи о сопротивлении требованиям, которые Гитлер предъявлял чехословацкому государству. Некоторые министры нашли утешение в разговорах о «праве на самоопределение», «праве национального меньшинства на справедливость»; возникла даже склонность «стать на сторону слабого против грубых чехов».
Теперь было необходимо согласовать отступление с французским правительством. 18 сентября Даладье и Боннэ приехали в Лондон. Чемберлен в принципе уже решил принять требования Гитлера, которые были ему изложены в Берхтесгадене. Оставалось только сформулировать предложения, которые английские и французские представители в Праге должны были вручить чешскому правительству. Французские министры привезли ряд проектов предложений, которые, бесспорно, были составлены более искусно. Они не поддерживали идею плебисцита, потому что, по их мнению, это могло бы вызвать требование новых плебисцитов в словацких и русинских районах. Они выступали за прямую передачу Судетской области Германии. Французские министры добавили, однако, что английскому правительству совместно с Францией и с Россией, с которой они не консультировались, следует гарантировать новые границы изувеченной Чехословакии. Английский и французский кабинеты были в то время похожи на две стиснутые перезрелые дыни, в то время как больше всего был нужен блеск стали. В одном они были все согласны — с чехами не нужно консультироваться. Их нужно поставить перед совершившимся фактом решения их опекунов. С младенцами из сказки, брошенными в лесу, обошлись не хуже.
Передавая свое решение, или, вернее, ультиматум, чехам, Англия и Франция заявили:
«Французское и английское правительства понимают, какой великой жертвы ожидают от Чехословакии. Они сочли своим долгом откровенно изложить совместно условия, абсолютно необходимые для безопасности… Премьер-министр должен возобновить переговоры с Гитлером не позднее среды, а если возможно, то и раньше. Мы поэтому считаем, что должны просить вашего скорейшего ответа».
Предложения, включавшие немедленную передачу Германии всех районов Чехословакии, где процент немцев среди населения составлял больше половины, были таким образом, вручены чехословацкому правительству во второй половине дня 19 сентября.
В 2 часа ночи на 21 сентября английский и французский посланники в Праге посетили президента Бенеша, чтобы фактически уведомить его о том, что нет надежды на арбитраж на основе германо-чехословацкого договора 1925 года, и чтобы призвать его принять англо-французские предложения, «прежде чем вызвать ситуацию, за которую Франция и Англия не могут взять на себя ответственность». Французское правительство, по крайней мере, достаточно стыдилось этого уведомления и предложило своему посланнику сделать его только в устной форме. Под этим нажимом чешское правительство приняло 21 сентября англо-французские предложения.
В тот же день, 21 сентября, я передал в печать в Лондон следующее заявление о кризисе:
«Расчленение Чехословакии под нажимом Англии и Франции равносильно полной капитуляции западных демократий перед нацистской угрозой применения силы. Такой крах не принесет мира или безопасности ни Англии, ни Франции. Наоборот, он поставил эти две страны в положение, которое будет становиться все слабее и опаснее. Одна лишь нейтрализация Чехословакии означает высвобождение 25 германских дивизий, которые будут угрожать Западному фронту; кроме того, она откроет торжествующим нацистам путь к Черному морю. Речь идет об угрозе не только Чехословакии, но и свободе и демократии всех стран. Мнение, будто можно обеспечить безопасность, бросив малое государство на съедение волкам, — роковое заблуждение. Военный потенциал Германии будет возрастать в течение короткого времени гораздо быстрее, чем Франция и Англия смогут завершить мероприятия, необходимые для их обороны».
21 сентября на заседании ассамблеи Лиги Наций Литвинов выступил с официальным предостережением:
«…В настоящее время пятое государство — Чехословакия испытывает вмешательство во внутренние дела со стороны соседнего государства и находится под угрозой громко провозглашенной агрессии…
Один из старейших, культурнейших, трудолюбивейших европейских народов, обретший после многовекового угнетения свою государственную самостоятельность, не сегодня завтра может оказаться вынужденным с оружием в руках отстаивать эту самостоятельность…
Такое событие, как исчезновение Австрийского государства, прошло незамеченным для Лиги Наций. Сознавая значение, которое это событие должно иметь для судеб всей Европы и в первую очередь для Чехословакии, Советское правительство сейчас же после аншлюса обратилось официально к другим великим европейским державам с предложением о немедленном коллективном обсуждении возможных последствий этого события с целью принятия коллективных предупредительных мер. К сожалению, это предложение, осуществление которого могло избавить нас от тревог, испытываемых ныне всем миром, о судьбе Чехословакии, не было оценено по достоинству.
Когда за несколько дней до моего отъезда в Женеву французское правительство в первый раз обратилось к нам с запросом о нашей позиции в случае нападения на Чехословакию, я дал от имени своего правительства совершенно четкий и недвусмысленный ответ, а именно: мы намерены выполнить свои обязательства по пакту и вместе с Францией оказывать помощь Чехословакии доступными нам путями. Наше военное руководство готово немедленно принять участие в совещании с представителями французского и чехословацкого военных ведомств для обсуждения мероприятий, диктуемых моментом… Только третьего дня чехословацкое правительство впервые запросило Советское правительство, готово ли оно, в соответствии с чехословацким пактом, оказать немедленную и действенную помощь Чехословакии в случае, если Франция, верная своим обязательствам, окажет такую же помощь, и на это Советское правительство дало совершенно ясный и положительный ответ».
Поистине поразительно, что это публичное и недвусмысленное заявление одной из величайших заинтересованных держав не оказало влияния на переговоры Чемберлена или на поведение Франции в данном кризисе. Мне приходилось слышать утверждения, что в силу географических условий Россия не имела возможности послать войска в Чехословакию и что помощь России в случае войны была бы ограничена скромной поддержкой с воздуха. Согласие Румынии, а также в меньшей степени Венгрии на пропуск русских войск через их территорию было, конечно, необходимо. Такого согласия вполне можно было бы добиться, по крайней мере, от Румынии, как указывал мне Майский, с помощью нажима и гарантий великого союза под эгидой Лиги Наций. Из России в Чехословакию через Карпаты вели две железные дороги: северная, от Черновцов, через Буковину, и южная, по венгерской территории, через Дебрецен. Одни эти железные дороги, которые проходят далеко от Бухареста и Будапешта, вполне могли бы обеспечить снабжение русской армии в 30 дивизий. В качестве фактора сохранения мира эти возможности оказали бы серьезное сдерживающее влияние на Гитлера и почти наверняка привели бы к гораздо более серьезным событиям в случае войны. Вместо этого все время подчеркивалось двуличие Советского Союза и его вероломство. Советские предложения фактически игнорировали. Эти предложения не были использованы для влияния на Гитлера, к ним отнеслись с равнодушием, чтобы не сказать с презрением, которое запомнилось Сталину. События шли своим чередом так, как будто Советской России не существовало. Впоследствии мы дорого поплатились за это.
Униженное англо-французскими предложениями чешское правительство вышло в отставку. Было создано беспартийное правительство во главе с генералом Сыровы, который во время первой мировой войны командовал чешскими легионами в Сибири. 22 сентября президент Бенеш обратился по радио к чешскому народу с исполненным достоинства призывом к спокойствию. В то самое время, когда Бенеш готовился к выступлению, Чемберлен летел на второе свидание с Гитлером, на этот раз в Годесберге, в Рейнской области. Английский премьер-министр вез с собой как основу для окончательных переговоров с фюрером детальные англо-французские предложения, принятые чешским правительством. Он встретился с Гитлером в том самом отеле в Годесберге, откуда Гитлер поспешно выехал четырьмя годами раньше, чтобы расправиться с Ремом. С самого начала Чемберлен понял, что ему приходится иметь дело с тем, что он назвал «совершенно неожиданной ситуацией». По возвращении он так рассказал палате общин об этой сцене:
«Я надеялся, что по возвращении в Годесберг мне нужно будет лишь спокойно обсудить с ним привезенные мной предложения. Я был глубоко потрясен, когда в начале беседы мне сказали, что эти предложения неприемлемы и что они будут заменены такими новыми предложениями, каких я вовсе не имел в виду…»
Переговоры были прерваны до следующего дня. Все утро 23 сентября Чемберлен прошагал по балкону отеля. После завтрака он послал Гитлеру письмо, заявив о готовности передать новые германские предложения чешскому правительству, но указав на ряд серьезных затруднений. Ответ, присланный Гитлером во второй половине дня, мало свидетельствовал о намерении уступить. Чемберлен попросил, чтобы при заключительном свидании вечером ему вручили официальный меморандум с приложением карт. Чехи проводили мобилизацию, и правительства Англии и Франции официально сообщили своим представителям в Праге, что они не могут дальше брать на себя ответственность советовать чехам отменить мобилизацию. В 10 часов 30 минут вечера Чемберлен снова встретился с Гитлером. Предоставим лучше слово самому Чемберлену:
«Меморандум и карта были вручены мне при последнем свидании с канцлером, которое началось в половине одиннадцатого и продолжалось до глубокой ночи. Впервые в меморандуме был указан определенный срок. Ввиду этого я говорил в данном случае очень откровенно. Я подчеркнул со всей возможной решительностью весь риск, сопряженный с настойчивым требованием подобных условий, а также страшные последствия войны в случае ее возникновения. Я заявил, что язык и тон этих документов, которые я назвал скорее ультиматумом, чем меморандумом, глубоко шокируют общественное мнение в нейтральных странах. Я горько упрекнул канцлера за то, что он никак не откликнулся на мои усилия по сохранению мира.
Я должен добавить, что Гитлер подтвердил со всей серьезностью сказанное им мне в Берхтесгадене, а именно, что это последнее его территориальное притязание в Европе и что у него нет желания включать в рейх народы других рас, кроме германской».
Чемберлен вернулся в Лондон днем 24 сентября. На следующий день состоялись три заседания кабинета. Настроение и в Лондоне, и в Париже стало заметно решительнее. Было решено отклонить условия, поставленные в Годесберге, и об этом сообщили германскому правительству. Французский кабинет одобрил это решение, и частичная мобилизация во Франции была проведена быстро и более успешно, чем предполагали. Вечером 25 сентября французские министры снова приехали в Лондон и неохотно подтвердили свое обязательство в отношении чехов. На следующий день сэр Горас Вильсон был послан с личным письмом к Гитлеру в Берлин — за три часа до выступления Гитлера в Спортпаласе. Единственным ответом, которого смог добиться сэр Горас, было то, что Гитлер не отступит от срока, назначенного в годесбергском ультиматуме, а именно, что в субботу 1 октября он вступит на соответствующие территории, если к 2 часам дня в среду 28 сентября не получит согласия чехов.
В тот же вечер Гитлер выступил с речью в Берлине. Он упомянул об Англии и Франции в духе примирения, обрушившись в то же время с грубыми и резкими нападками на Бенеша и чехов. Он заявил категорически, что чехи должны очистить Судетскую область к 26 сентября и что после этого дальнейшие события в Чехословакии его интересовать не будут.
«Это мое последнее территориальное притязание в Европе», — сказал он.
Чемберлен получил ответ Гитлера на письмо, посланное через сэра Гораса Вильсона. Этот ответ дал проблеск надежды. Гитлер соглашался участвовать в совместной гарантии новых границ Чехословакии и дать заверения насчет способа проведения нового плебисцита. Времени терять было нельзя. Срок германского ультиматума, содержавшегося в годесбергском меморандуме, истекал в 2 часа пополудни на следующий день, в среду 28 сентября. Поэтому Чемберлен составил следующее личное обращение к Гитлеру:
«Прочитав Ваше письмо, я вполне уверен, что Вы можете добиться всех основных целей без войны и без промедления. Я готов сам немедленно приехать в Берлин, чтобы обсудить порядок передачи вместе с Вами и с представителями чешского правительства, а также, если Вы этого пожелаете, с представителями Франции и Италии. Я убежден, что мы могли бы прийти к соглашению за одну неделю».
В то же время он послал Муссолини телеграмму с уведомлением об этом последнем призыве к Гитлеру:
«Я надеюсь, что Ваше превосходительство сообщит германскому канцлеру о согласии быть представленным и призовет его принять мое предложение, которое спасет наши народы от войны».
Вечером 27 сентября французский посол в Берлине получил указание сделать новые дополнительные предложения о расширении территории Судетской области, которая подлежала немедленной германской оккупации. В то время когда Франсуа-Понсе был у Гитлера, от Муссолини пришла телеграмма, рекомендовавшая принять предложение Чемберлена о совещании и извещавшая о согласии Италии принять в нем участие. В три часа пополудни 28 сентября Гитлер послал телеграммы Чемберлену и Даладье с предложением встретиться на следующий день в Мюнхене вместе с Муссолини. В этот самый момент Чемберлен выступал в палате общин с общим обзором последних событий. Незадолго до конца его выступления лорд Галифакс, сидевший на галерее для пэров, передал ему телеграмму с приглашением в Мюнхен. В этот момент Чемберлен рассказывал о письме, которое он послал Муссолини, и о результатах этого шага:
«Гитлер согласился отложить мобилизацию на 24 часа… Это еще не все. Я могу сообщить палате еще кое-что. Гитлер сейчас уведомил меня, что он приглашает меня встретиться с ним в Мюнхене завтра утром. Он пригласил также Муссолини и Даладье. Муссолини дал согласие, и я не сомневаюсь, что Даладье поступит так же. Мне нет нужды говорить, каков будет мой ответ… Палата, я уверен, согласится отпустить меня сейчас, чтобы я мог подумать о том, что может дать это последнее усилие».
Итак, Чемберлен вылетел в Германию в третий раз.
Об этом памятном свидании было написано очень много. Здесь возможно только подчеркнуть некоторые его характерные особенности. Россия не была приглашена. Точно так же и самим чехам не позволили присутствовать на совещании. Правительство Чехословакии было уведомлено вечером 28 сентября в нескольких словах о том, что на следующий день состоится совещание представителей четырех европейских держав. Согласие между «большой четверкой» было достигнуто без промедления. Переговоры начались в полдень и продолжались до двух часов ночи. Меморандум был составлен и подписан в 2 часа ночи 30 сентября. По существу, это было принятие годесбергского ультиматума. Эвакуация Судетской области должна была быть проведена в пять этапов, начиная с 1 октября, и закончена за 10 дней. Окончательное определение границ предоставлялось международной комиссии. Документ был вручен чешским делегатам, которым позволили приехать в Мюнхен узнать о решении.
Пока трое государственных деятелей ожидали составления экспертами окончательного документа, премьер-министр спросил Гитлера, не хочет ли он поговорить с ним конфиденциально. Гитлер «ухватился за эту мысль».
Двое деятелей встретились в мюнхенской квартире Гитлера утром 30 сентября. При беседе не было никого, кроме переводчика. Чемберлен предложил следующий, подготовленный им, проект декларации, где говорилось:
«Мы, фюрер и канцлер Германии и английский премьер-министр, продолжили сегодня нашу беседу и единодушно пришли к убеждению, что вопрос англо-германских отношений имеет первостепенное значение для обеих стран и для Европы.
Мы рассматриваем подписанное вчера вечером соглашение и англогерманское морское соглашение как символ желания наших обоих народов никогда не вести войну друг против друга.
Мы полны решимости рассматривать и другие вопросы, касающиеся наших обеих стран, при помощи консультаций и стремиться в дальнейшем устранять какие бы то ни было поводы к разногласиям, чтобы таким образом содействовать обеспечению мира в Европе».
Гитлер прочел эту записку и подписал ее без возражений.
В тайных беседах со своим итальянским сообщником он, вероятно, обсуждал менее дружелюбные решения. Весьма показательно письмо, написанное Муссолини Гитлеру в июне 1940 года и опубликованное недавно:
Рим. 26 июня 1940 года
«Фюрер! Теперь, когда пришло время разделаться с Англией, я напоминаю Вам о том, что я сказал Вам в Мюнхене о прямом участии Италии в штурме острова. Я готов участвовать в нем сухопутными и воздушными силами, и Вы знаете, насколько я этого желаю. Я прошу Вас дать ответ, чтобы я мог перейти к действиям. В ожидании этого дня шлю Вам товарищеский привет.
Муссолини».
Нет никаких сведений о другом свидании Гитлера с Муссолини в Мюнхене в последующий период.
Чемберлен возвратился в Англию. В Хестоне, где приземлился его самолет, он помахал совместной декларацией, которую он дал подписать Гитлеру, и прочел ее толпе видных деятелей и других лиц, собравшихся приветствовать его. Когда его автомобиль ехал с аэродрома мимо громко приветствовавшей его толпы, Чемберлен сказал сидевшему рядом с ним Галифаксу: «Все это кончится через три месяца». Однако из окна здания на Даунинг-стрит он снова помахал своим клочком бумаги и сказал следующее: «Вторично из Германии на Даунинг-стрит привезен почетный мир. Я верю, что это будет мир для нашего времени».
Мы располагаем сейчас также ответом фельдмаршала Кейтеля на конкретный вопрос, заданный ему представителем Чехословакии на Нюрнбергском процессе:
«Представитель Чехословакии полковник Эгер спросил фельдмаршала Кейтеля: «Напала бы Германия на Чехословакию в 1938 году, если бы западные державы поддержали Прагу?»
Фельдмаршал Кейтель ответил:
«Конечно, нет. Мы не были достаточно сильны с военной точки зрения. Целью Мюнхена (то есть достижения соглашения в Мюнхене) было вытеснить Россию из Европы, выиграть время и завершить вооружение Германии».
Здесь, пожалуй, будет уместно изложить некоторые принципы морали и поведения, которые могут послужить руководством в будущем. Подобный случай никогда нельзя рассматривать в отрыве от обстановки. В момент события многие факты могут остаться неизвестными, и их оценка поневоле основывается главным образом на догадках, на которые влияют общие настроения и цели того, кто пытается вынести суждение. Те, кто по темпераменту и характеру склонны искать ясных и коренных решений, кто готов драться при малейшем вызове со стороны иностранной державы, не всегда оказывались правы. С другой стороны, те, кто обычно склоняет голову и терпеливо и упорно ищет мирного компромисса, не всегда неправы. Наоборот, в большинстве случаев они могут оказываться правыми не только с моральной, но и с практической точки зрения. Сколько войн было предотвращено с помощью терпения и упорной доброй воли! Религия и добродетель в равной степени одобряют смирение и покорность в отношениях не только между людьми, но и между нациями. Сколько войн было вызвано горячими головами! Сколько недоразумений, вызвавших войны, можно было бы устранить с помощью выжидания! Как часто страны вели жестокие войны, а затем, через несколько лет мира, оказывались не только друзьями, но и союзниками!
Нагорная проповедь — последнее слово христианской этики. Все уважают квакеров. Однако министры принимают на себя ответственность за управление государствами на иных условиях.
Их первый долг — поддерживать такие отношения с другими государствами, чтобы избегать столкновений и войны и сторониться агрессии в какой бы то ни было форме, будь то в националистических или идеологических целях. Однако безопасность государства, жизнь и свобода сограждан, которым они обязаны своим положением, позволяют и требуют не отказываться от применения силы в качестве последнего средства или когда возникает окончательное и твердое убеждение в ее необходимости. Если обстоятельства этого требуют, нужно применить силу. А если это так, то силу нужно применить в наиболее благоприятных для этого условиях. Нет никакой заслуги в том, чтобы оттянуть войну на год, если через год война будет гораздо тяжелее и ее труднее будет выиграть. Таковы мучительные дилеммы, с которыми человечество так часто сталкивалось на протяжении своей истории. Окончательный приговор в таких случаях может произнести только история в соответствии с фактами, которые были известны сторонам в момент события, а также с теми фактами, которые выяснились позже.
Решение французского правительства покинуть на произвол судьбы своего верного союзника Чехословакию было печальной ошибкой, имевшей ужасные последствия. В этом деле, как в фокусе, сосредоточились не только соображения мудрой и справедливой политики, но и рыцарства, чести и сочувствия маленькому народу, оказавшемуся под угрозой. Великобритания, которая, несомненно, вступила бы в борьбу, если бы была связана договорными обязательствами, оказалась все-таки глубоко замешанной в этом деле. Мы вынуждены с прискорбием констатировать, что английское правительство не только дало свое согласие, но и толкало французское правительство на роковой путь.
Глава двадцатая.
Советская загадка
Мы достигли периода, когда всякие отношения между Англией и Германией прекратились. Теперь мы, конечно, знаем, что со времени прихода Гитлера к власти между нашими двумя странами никогда не было никаких подлинных взаимоотношений. Гитлер только стремился путем уговоров или запугивания заставить Англию предоставить ему свободу рук в Восточной Европе, а Чемберлен лелеял надежду умиротворить Гитлера, перевоспитать его и наставить на путь истинный. Однако пришло время, когда рассеялись последние иллюзии английского правительства. Кабинет окончательно убедился, что нацистская Германия означает войну, и премьер-министр предложил гарантии и заключил союзы там, где это было еще возможно, независимо от того, могли ли мы оказать действенную помощь этим странам. К польской гарантии прибавилась гарантия, данная Румынии, а затем союз с Турцией.
Теперь нам придется вспомнить жалкий клочок бумаги, подписания которого Чемберлен добился от Гитлера в Мюнхене и которым он торжествующе размахивал перед толпой, выходя из самолета в Хестоне. В этом документе он упомянул о двух связях, которые, по его предположению, существовали между ним и Гитлером и между Англией и Германией, а именно о Мюнхенском соглашении и англо-германском морском соглашении. Порабощение Чехословакии уничтожило первое из них. Теперь Гитлер отмахнулся от второго.
Выступая 28 апреля в рейхстаге, он заявил:
«Поскольку сегодня Англия в печати и официально поддерживает мнение о необходимости противодействовать Германии при всех обстоятельствах и подтверждает это известной нам политикой окружения, исчезло основание для морского договора. Поэтому я решил послать сегодня английскому правительству соответствующее уведомление. Для нас это не имеет практического, материального значения, поскольку я еще надеюсь на возможность предотвратить гонку вооружений с Англией; это вопрос самоуважения. Впрочем, если бы английское правительство пожелало снова вступить с Германией в переговоры по этой проблеме, никто не был бы так рад, как я, что еще имеется возможность достигнуть ясного и откровенного взаимопонимания».
Англо-германское морское соглашение, которое было столь явно выгодным для Гитлера в важный и критический момент в его политике, изображалось теперь им как любезность в отношении Англии, блага которой могут быть отняты в знак немилости Германии. Фюрер оставлял английскому правительству надежду, что он, возможно, согласится обсуждать военно-морские проблемы с правительством его величества в будущем. Он, может быть, даже ожидал, что одураченные им прежде люди будут упорствовать в своей политике умиротворения. Ему это было теперь совершенно безразлично. У него была Италия, у него было превосходство в воздухе; у него были Австрия и Чехословакия со всеми вытекавшими отсюда последствиями. У него был его Западный вал. Что касается чисто морской области, он всегда строил подводные лодки с максимальной быстротой независимо от какого бы то ни было соглашения. В порядке формальности он всегда ссылался на свое право строить столько же, сколько англичане, но это ничуть не ограничивало германскую программу строительства подводных лодок. Что же касается более крупных кораблей, то он не мог полностью использовать щедрые возможности, предоставленные ему морским соглашением. Поэтому он сделал наглый и ловкий шаг, швырнув соглашение обратно в лицо простачкам, его заключившим. В той же речи Гитлер денонсировал германо-польский пакт о ненападении. В качестве непосредственного повода он привел англо-польскую гарантию,
«…которая, при известных обстоятельствах, заставит Польшу предпринять военные действия против Германии в случае столкновения между Германией и другой державой, в котором будет в свою очередь участвовать Англия. Это обязательство противоречит соглашению, которое я заключил некоторое время назад с маршалом Пилсудским… Поэтому я считаю, что соглашение односторонне нарушено Польшей и, таким образом, больше не существует. Я направил соответствующее уведомление польскому правительству…»
Изучив в то время эту речь, я писал в одной из своих статей:
«Денонсирование германо-польского пакта о ненападении 1934 года — чрезвычайно серьезный и угрожающий шаг. Этот пакт был подтвержден совсем недавно — в январе, когда Риббентроп посетил Варшаву. Подобно англо-германскому морскому соглашению, пакт был заключен по желанию Гитлера. Подобно морскому соглашению, он давал Германии явные выгоды. Оба соглашения облегчили положение Германии, когда она была слабой. Морское соглашение фактически было равносильно согласию Великобритании на нарушение военных статей Версальского договора. Германо-польский пакт позволил нацистам сосредоточить внимание сначала на Австрии, а затем на Чехословакии, что имело гибельные последствия для этих несчастных стран. Он временно ослабил связи между Францией и Польшей и помешал развитию солидарности между государствами Восточной Европы. Теперь, когда он сослужил Германии свою службу, его отбросили односторонним актом. Тем самым Польшу поставили в известность, что теперь она включена в зону потенциальной агрессии».
Английскому правительству необходимо было срочно задуматься над практическим значением гарантий, данных Польше и Румынии. Ни одна из этих гарантий не имела военной ценности иначе, как в рамках общего соглашения с Россией. Поэтому именно с этой целью 16 апреля начались наконец переговоры в Москве между английским послом и Литвиновым. Если учесть, какое отношение Советское правительство встречало до сих пор, теперь от него не приходилось ожидать многого. Однако 17 апреля оно выдвинуло официальное предложение, текст которого не был опубликован, о создании единого фронта взаимопомощи между Великобританией, Францией и СССР. Эти три державы, если возможно, то с участием Польши, должны были также гарантировать неприкосновенность тех государств Центральной и Восточной Европы, которым угрожала германская агрессия
Препятствием к заключению такого соглашения служил ужас, который эти самые пограничные государства испытывали перед советской помощью в виде советских армий, которые могли пройти через их территории, чтобы защитить их от немцев и попутно включить в советско-коммунистическую систему. Ведь они были самыми яростными противниками этой системы. Польша, Румыния, Финляндия и три прибалтийских государства не знали, чего они больше страшились — германской агрессии или русского спасения. Именно необходимость сделать такой жуткий выбор парализовала политику Англии и Франции.
Однако даже сейчас не может быть сомнений в том, что Англии и Франции следовало принять предложение России, провозгласить тройственный союз и предоставить методы его функционирования в случае войны на усмотрение союзников, которые тогда вели бы борьбу против общего врага. В такой обстановке господствуют иные настроения. Во время войны союзники склонны во многом уступать желаниям друг друга. Молот сражений гремит на фронте, и становятся хорошими любые возможные средства, которые в мирное время были бы неприемлемыми. В таком великом союзе, который мог бы возникнуть, одному союзнику было бы нелегко вступить на территорию другого без приглашения.
Однако Чемберлен и министерство иностранных дел стали в тупик перед этой загадкой сфинкса. Когда события движутся с такой быстротой и в такой массе, как было в данном случае, разумно делать не более одного шага за один раз. Союз между Англией, Францией и Россией вызвал бы серьезную тревогу у Германии в 1939 году, и никто не может доказать, что даже тогда война не была бы предотвращена. Следующий шаг можно было бы сделать, имея перевес сил на стороне союзников. Их дипломатия вернула бы себе инициативу. Гитлер не мог бы позволить себе ни начать войну на два фронта, которую он сам так резко осуждал, ни испытать неудачу. Очень жаль, что он не был поставлен в такое затруднительное положение, которое вполне могло бы стоить ему жизни. Государственные деятели призваны решать не только легкие вопросы. Последние часто разрешаются сами собой. Именно когда чаша весов колеблется, когда обстановка не ясна, возникает возможность принятия решений, которые могут спасти мир. Поскольку мы сами поставили себя в это ужасное положение 1939 года, было жизненно важно опереться на более широкую надежду.
Даже сейчас невозможно установить момент, когда Сталин окончательно отказался от намерения сотрудничать с западными демократиями и решил договориться с Гитлером. В самом деле, представляется вероятным, что такого момента вообще не было. Опубликование американским государственным департаментом массы документов, захваченных в архивах германского министерства иностранных дел, познакомило нас с рядом доселе неизвестных фактов. По-видимому, что-то произошло еще в феврале 1939 года. Это, впрочем, почти наверняка было связано с проблемами торговли, на которых сказывался статут Чехословакии после Мюнхена и которые требовали обсуждения между двумя странами. Включение Чехословакии в рейх в середине марта осложнило эти проблемы. У России были контракты с чехословацким правительством на поставки оружия заводами «Шкода». Какова должна быть судьба этих контрактов теперь, когда заводы «Шкода» стали германским арсеналом?
17 апреля статс-секретарь германского министерства иностранных дел Вайцзекер записал, что русский посол посетил его в этот день впервые со времени вручения им верительных грамот почти за год до этого. Он спросил о контрактах заводов «Шкода». Вайцзекер ответил, что «нельзя сказать, чтобы для поставок военных материалов в Советскую Россию создавалась сейчас благоприятная атмосфера в связи с сообщениями о заключении русско-англо-французского воздушного пакта и тому подобное». В ответ на это советский посол перешел сразу от торговли к политике и спросил статс-секретаря, что он думает о германо-русских отношениях. Вайцзекер ответил, что, как ему кажется, «русская печать в последнее время не полностью разделяет антигерманский тон американских и некоторых английских газет». На это советский посол сказал:
«Идеологические разногласия почти не отразились на русско-итальянских отношениях, и они не обязательно должны явиться препятствием также для Германии. Советская Россия не воспользовалась нынешними трениями между западными демократиями и Германией в ущерб последней, и у нее нет такого желания. У России нет причин, по которым она не могла бы поддерживать с Германией нормальные отношения. А нормальные отношения могут делаться все лучше и лучше».
Мы должны считать этот разговор многозначительным, в особенности ввиду одновременных переговоров в Москве между английским послом и Литвиновым и ввиду официального советского предложения от 17 апреля о заключении тройственного союза с Великобританией и Францией. Это было первым явным признаком сдвига в позиции России. С тех пор началась «нормализация» отношений с Германией, которая шла абсолютно параллельно переговорам о тройственном союзе против германской агрессии.
Если бы, например, по получении русского предложения Чемберлен ответил: «Хорошо. Давайте втроем объединимся и сломаем Гитлеру шею», или что-нибудь в этом роде, парламент бы его одобрил, Сталин бы понял, и история могла бы пойти по иному пути. Во всяком случае, по худшему пути она пойти не могла.
4 мая я комментировал положение следующим образом:
«Самое главное — нельзя терять времени. Прошло уже десять или двенадцать дней с тех пор, как было сделано русское предложение. Английский народ, который, пожертвовав достойным, глубоко укоренившимся обычаем, принял теперь принцип воинской повинности, имеет право совместно с Французской Республикой призвать Польшу не ставить препятствий на пути к достижению общей цели. Нужно не только согласиться на полное сотрудничество России, но и включить в союз три Прибалтийских государства — Литву, Латвию и Эстонию. Этим трем государствам с воинственными народами, которые располагают совместно армиями, насчитывающими, вероятно, двадцать дивизий мужественных солдат, абсолютно необходима дружественная Россия, которая дала бы им оружие и оказала другую помощь.
Нет никакой возможности удержать Восточный фронт против нацистской агрессии без активного содействия России. Россия глубоко заинтересована в том, чтобы помешать замыслам Гитлера в Восточной Европе. Пока еще может существовать возможность сплотить все государства и народы от Балтики до Черного моря в единый прочный фронт против нового преступления или вторжения. Если подобный фронт был бы создан со всей искренностью при помощи решительных и действенных военных соглашений, то, в сочетании с мощью западных держав, он мог бы противопоставить Гитлеру, Герингу, Гиммлеру, Риббентропу, Геббельсу и компании такие силы, которым германский народ не захочет бросить вызов».
Вместо этого длилось молчание, пока готовились полумеры и благоразумные компромиссы. Эта проволочка оказалась роковой для Литвинова. Его последняя попытка добиться ясного решения от западных держав была осуждена на провал. Наши акции котировались очень низко. Для безопасности России требовалась совершенно иная внешняя политика, и нужно было найти для нее нового выразителя. 3 мая в официальном коммюнике из Москвы сообщалось, что «Литвинов освобожден от обязанностей народного комиссара по иностранным делам по его собственной просьбе и что его обязанности будет выполнять премьер Молотов». Германский поверенный в делах в Москве сообщил 4 мая следующее:
«Поскольку Литвинов еще 2 мая принял английского посла и поскольку его фамилия была упомянута вчера в печати в числе почетных гостей на параде, его смещение, по-видимому, результат непосредственного решения Сталина… На последнем съезде партии Сталин призывал проявлять осторожность, чтобы не допустить вовлечения Советского Союза в конфликт. Считают, что Молотов (не еврей) «самый близкий друг и соратник Сталина». Его назначение, видимо, гарантирует, что внешняя политика будет дальше проводиться в строгом соответствии с идеями Сталина».
Советские дипломатические представители за границей получили указания уведомить правительства, при которых они были аккредитованы, что эта перемена не означает изменения во внешней политике России. Московское радио объявило 4 мая, что Молотов будет продолжать политику обеспечения безопасности на Западе, которая в течение многих лет была целью Литвинова. Малоизвестный за пределами России, Молотов стал комиссаром по иностранным делам и действовал в самом тесном согласии со Сталиным. Он был свободен от всяких помех в виде прежних заявлений, свободен от атмосферы Лиги Наций, способен двигаться в любом направлении, которого, как могло казаться, требовало самосохранение России. Был, собственно говоря, только один путь, по которому он мог, вероятно, пойти теперь. Он всегда благосклонно относился к достижению договоренности с Гитлером. Мюнхен и многое другое убедили Советское правительство, что ни Англия, ни Франция не станут сражаться, пока на них не нападут, и что даже в таком случае от них будет мало проку. Надвигавшаяся буря была готова вот-вот разразиться. Россия должна была позаботиться о себе.
Смещение Литвинова ознаменовало конец целой эпохи. Оно означало отказ Кремля от всякой веры в пакт безопасности с западными державами и возможность создания Восточного фронта против Германии.
Еврей Литвинов ушел, и было устранено главное предубеждение Гитлера. С этого момента германское правительство перестало называть свою политику антибольшевистской и обратило всю свою брань в адрес «плутодемократий». Статьи в газетах заверяли Советы, что германское «жизненное пространство» не распространяется на русскую территорию, что оно фактически оканчивается повсюду на русской границе. Следовательно, не могло быть причин для конфликта между Россией и Германией, если Советы не вступят с Англией и Францией в соглашения об «окружении». Германский посол граф Шуленбург, который был вызван в Берлин для длительных консультаций, вернулся в Москву с предложением о выгодных товарных кредитах на долгосрочной основе. Обе стороны двигались по направлению к заключению договора.
Человек, которого Сталин тогда выдвинул на трибуну советской внешней политики, заслуживает описания, которым в то время не располагали английское и французское правительства. Вячеслав Молохов — человек выдающихся способностей и хладнокровно беспощадный.
Он благополучно пережил все страшные случайности и испытания, которым все большевистские вожди подвергались в годы торжества революции. Он жил и процветал в обществе, где постоянно меняющиеся интриги сопровождались постоянной угрозой личной ликвидации. Его черные усы и проницательные глаза, плоское лицо, словесная ловкость и невозмутимость хорошо отражали его достоинства и искусство. Он стоял выше всех среди людей, пригодных быть агентами и орудием политики машины, действие которой невозможно было предсказать. Я встречался с ним только на равной ноге, в переговорах, где порой мелькала тень юмора, или на банкетах, где он любезно предлагал многочисленные формальные и бессодержательные тосты. Я никогда не видел человеческого существа, которое больше подходило бы под современное представление об автомате. И все же при этом он был, очевидно, разумным и тщательно отшлифованным дипломатом. Как он относился к людям, стоявшим ниже его, сказать не могу. То, как он вел себя по отношению к японскому послу в течение тех лет, когда в результате Тегеранской конференции Сталин обещал атаковать Японию после разгрома германской армии, можно представить себе по записям их бесед. Одно за другим щекотливые, зондирующие и затруднительные свидания проводились с полным хладнокровием, с непроницаемой скрытностью и вежливой официальной корректностью. Завеса не приоткрывалась ни на мгновение. Ни разу не было ни одной ненужной резкой ноты. Его улыбка, дышавшая сибирским холодом, его тщательно взвешенные и часто мудрые слова, его любезные манеры делали из него идеального выразителя советской политики в мировой ситуации, грозившей смертельной опасностью.
Переписка с ним по спорным вопросам всегда была бесполезной, и если в ней упорствовали, она заканчивалась ложью и оскорблениями. Лишь однажды я как будто добился от него естественной, человеческой реакции. Это было весной 1942 года, когда он остановился в Англии на обратном пути из Соединенных Штатов, мы подписали англо-советский договор, и ему предстоял опасный перелет на родину. У садовой калитки на Даунинг-стрит, которой мы пользовались в целях сохранения тайны, я крепко пожал ему руку, и мы взглянули друг другу в глаза. Внезапно он показался мне глубоко тронутым. Под маской стал виден человек. Он ответил мне таким же крепким пожатием. Мы молча сжимали друг другу руки. Однако тогда мы были прочно объединены, и речь шла о том, чтобы выжить или погибнуть вместе. Вся его жизнь прошла среди гибельных опасностей, которые либо угрожали ему самому, либо навлекались им на других. Нет сомнений, что в Молотове советская машина нашла способного и во многих отношениях типичного представителя — всегда верного члена партии и последователя коммунизма, Дожив до старости, я радуюсь, что мне не пришлось пережить того напряжения, какому он подвергался — я предпочел бы вовсе не родиться. Что же касается руководства внешней политикой, то Сюлли, Талейран и Меттерних с радостью примут его в свою компанию, если только есть такой загробный мир, куда большевики разрешают себе доступ.
8 мая английское правительство наконец ответило на советскую ноту от 17 апреля. Хотя текст английского документа не был обнародован, ТАСС опубликовало 9 мая заявление, в котором излагались основные пункты английских предложений. 10 мая официальный орган газета «Известия» напечатала коммюнике, где говорилось, что изложение агентством Рейтер английских предложений, а именно, что «Советское правительство должно дать отдельные гарантии всем соседним государствам и что Великобритания обязуется прийти на помощь СССР, если последний будет вовлечен в войну в результате своих гарантий», не соответствует действительности. Советское правительство, говорилось в коммюнике, получило английские контрпредложения 8 мая, но в них не упоминалось об обязательстве Советского Союза дать отдельные гарантии каждому из соседних с ним государств. Однако в них действительно говорилось, что СССР будет обязан прийти немедленно на помощь Великобритании и Франции в случае, если они будут вовлечены в войну в связи со своими гарантиями, данными Польше и Румынии. Однако не упоминалось ни словом о какой-либо их помощи Советскому Союзу, если бы он оказался вовлеченным в войну вследствие своих обязательств в отношении какого-либо из государств Восточной Европы.
Несколько позже в тот же самый день Чемберлен заявил, что правительство приняло на себя новые обязательства в Восточной Европе, не приглашая Советское правительство к прямому участию ввиду различных затруднений. По его словам, правительство его величества предложило, чтобы Советское правительство сделало от собственного имени аналогичную декларацию и выразило готовность, если его об этом попросят, оказать помощь странам, которые могут стать жертвой агрессии и будут готовы защищать свою независимость.
«Почти одновременно Советское правительство предложило более широкий и более жесткий план, который, независимо от его возможных преимуществ, неизбежно вызывал, по мнению правительства его величества, те самые затруднения, которых оно пыталось избежать с помощью своих предложений.
Вследствие этого правительство его величества указало Советскому правительству на наличие таких трудностей. В то же время оно несколько видоизменило свои первоначальные предложения. В частности, оно (правительство его величества) уточнило, что если Советское правительство желает поставить свое вмешательство в зависимость от вмешательства Великобритании и Франции, то у правительства его величества со своей стороны нет возражений».
Нужно пожалеть, что об этом не было недвусмысленно заявлено двумя неделями раньше.
Здесь следует упомянуть, что 12 мая турецкий парламент официально ратифицировал англо-турецкое соглашение. Посредством такого расширения наших обязательств мы надеялись укрепить свое положение на Средиземном море на случай кризиса. Это было нашим ответом на оккупацию Албании Италией. Точно так же, как закончился период переговоров с Германией, наши отношения с Италией зашли фактически в такой же тупик.
Переговоры с Россией шли вяло, и 19 мая весь этот вопрос был поднят в палате общин. Краткие прения, носившие серьезный характер, фактически ограничились выступлениями лидеров партий и видных бывших министров. Ллойд Джордж, Иден и я настойчиво указывали правительству на жизненно важную необходимость немедленно заключить с Россией соглашение наиболее далеко идущего характера и на условиях равноправия. Первым выступил Ллойд Джордж, который в самых мрачных красках нарисовал картину смертельной опасности:
«Во всем мире создалось впечатление, что агрессоры готовят что-то вроде нового нападения. Никто не знает наверняка, где это произойдет. Мы видим, что они спешно вооружаются невиданными доныне темпами, выпуская в первую очередь оружие для наступления — танки, бомбардировщики, подводные лодки. Мы знаем, что они занимают и укрепляют новые позиции, которые дадут им стратегические преимущества в войне против Франции и нас самих… Основная военная цель и план диктаторов заключаются в том, чтобы добиться быстрых результатов, избежать длительной войны. Затяжная война никогда не устраивает диктаторов. Затяжная война, вроде испанской, истощает силы диктаторов; великая оборона русских, не давшая им ни одной большой победы, сломила Наполеона. Идеалом Германии является и всегда была война, быстро доводимая до конца. Война против Австрии в 1866 году продолжалась всего несколько недель, а война 1870 года велась таким образом, что фактически закончилась через Один-два месяца. В 1914 году планы были составлены с точно такой же целью, которая чуть-чуть не была достигнута. И она была бы достигнута, если бы не Россия. Однако, как только немцам не удалось одержать быстрой победы, их игра была проиграна. Можете быть уверены, что великие военные мыслители Германии давно обсуждают вопрос о том, в чем была ошибка в 1914 году, чего не хватало Германии, как можно восполнить пробелы и исправить промахи или избежать их в следующей войне».
В ответ выступил премьер-министр, который впервые познакомил нас со своим отношением к советскому предложению. Он принял его, бесспорно, холодно и фактически с пренебрежением.
«Если нам удастся разработать метод, с помощью которого мы сможем заручиться сотрудничеством и помощью Советского Союза в деле создания такого фронта мира, мы будем это приветствовать, мы хотим этого, мы считаем это ценным. Утверждение, будто мы презираем помощь Советского Союза, ни на чем не основано. Независимо от ничем не подтвержденных оценок точных достоинств русских вооруженных сил или наилучшего их использования нет таких глупцов, которые считали бы, что эта огромная страна с ее громадным населением и колоссальными ресурсами была бы незначительным фактором в такой ситуации, с которой нам сейчас приходится иметь дело».
Это заявление, по-видимому, указывало на то же непонимание масштабов, какое мы видели в резком отказе, встретившем предложение Рузвельта год назад.
Затем выступил я:
«Я никак не могу понять, каковы возражения против заключения соглашения с Россией, которого сам премьер-министр как будто желает, против его заключения в широкой и простой форме, предложенной русским Советским правительством?
Предложения, выдвинутые русским правительством, несомненно, имеют в виду тройственный союз между Англией, Францией и Россией. Такой союз мог бы распространить свои преимущества на другие страны, если они их пожелают и выразят свое такое желание. Единственная цель союза — оказать сопротивление дальнейшим актам агрессии и защитить жертвы агрессии. Я не вижу в этом чего-либо предосудительного. Что плохого в этом простом предложении? Говорят: «Можно ли доверять русскому Советскому правительству?» Думаю, что в Москве говорят: «Можем ли мы доверять Чемберлену?» Мы можем сказать, я надеюсь, что на оба эти вопроса следует ответить утвердительно. Я искренне надеюсь на это…
Если вы готовы стать союзниками России во время войны, во время величайшего испытания, великого случая проявить себя для всех, если вы готовы объединиться с Россией в защите Польши, которую вы гарантировали, а также в защите Румынии, то почему вы не хотите стать союзниками России сейчас, когда этим самым вы, может быть, предотвратите войну? Мне непонятны все эти тонкости дипломатии и проволочки. Если случится самое худшее, вы все равно окажетесь вместе с ними в самом горниле событий и вам придется выпутываться вместе с ними по мере возможности. Если же трудности не возникнут, вам будет обеспечена безопасность на предварительном этапе…
Ясно, что Россия не пойдет на заключение соглашений, если к ней не будут относиться как к равной и, кроме того, если она не будет уверена, что методы, используемые союзниками — фронтом мира, — могут привести к успеху. Никто не хочет связываться с нерешительным руководством и неуверенной политикой. Наше правительство должно понять, что ни одно из этих государств Восточной Европы не сможет продержаться, скажем, год войны, если за ними не будет стоять солидная и прочная поддержка дружественной России в сочетании с союзом западных держав. Нужен надежный Восточный фронт, будь то Восточный фронт мира или фронт войны, такой фронт может быть создан только при действенной поддержке дружественной Россией, расположенной позади всех этих стран.
Если не будет создан Восточный фронт, что случится с Западом? Что случится с теми странами на Западном фронте, с которыми, по общему признанию, мы связаны, если и не дали им гарантий, — с такими странами, как Бельгия, Голландия, Дания и Швейцария? Обратимся к опыту 1917 года. В 1917 году русский фронт был сломлен и деморализован. Революция и мятеж подорвали мужество этой великой дисциплинированной армии, и положение на фронте было неописуемым.
И все же, пока не был заключен договор о ликвидации этого фронта, свыше полутора миллионов немцев были скованы на этом фронте, даже при его самом плачевном и небоеспособном состоянии. Как только этот фронт был ликвидирован, миллион немцев и пять тысяч орудий были переброшены на запад и в последнюю минуту чуть не изменили ход войны и едва не навязали нам гибельный мир.
Этот вопрос о Восточном фронте имеет гигантское значение. Я удивлен тем, что он не вызывает большего беспокойства. Я, конечно, не прошу милостей у Советской России. Сейчас не время просить милостей у других стран. Однако перед нами предложение — справедливое и, по-моему, более выгодное предложение, чем те условия, которых хочет добиться наше правительство. Это предложение проще, прямее и более действенно. Нельзя допускать, чтобы его отложили в сторону, чтобы оно ни к чему не привело. Я прошу правительство его величества усвоить некоторые из этих неприятных истин. Без действенного Восточного фронта невозможно удовлетворительно защитить наши интересы на Западе, а без России невозможен действенный Восточный фронт. Если правительство его величества, пренебрегавшее так долго нашей обороной, отрекшись от Чехословакии со всей ее военной мощью, обязавши нас, не ознакомившись с технической стороной вопроса, защитить Польшу и Румынию, отклонит и отбросит необходимую помощь России и таким образом вовлечет нас наихудшим путем в наихудшую из всех войн, оно плохо оправдает доверие и, добавлю, великодушие, с которым к нему относились и относятся его соотечественники».
Попытки западных держав создать оборонительный союз против Германии сопровождались не меньшими усилиями другой стороны. Переговоры между Риббентропом и Чиано в Комо в начале мая официально и публично увенчались так называемым «Стальным пактом», подписанным двумя министрами иностранных дел в Берлине 22 мая. Это было вызывающим ответом на хрупкую сеть английских гарантий в Восточной Европе. 23 мая, на следующий день после подписания «Стального пакта», Гитлер ускорил совещание с высшим командным составом вооруженных сил. В секретных протоколах этого совещания говорится:
«Польша всегда была на стороне наших врагов. Несмотря на договоры о дружбе, Польша всегда втайне намеревалась воспользоваться любым случаем, чтобы повредить нам. Предмет спора вовсе не Данциг. Речь идет о расширении нашего жизненного пространства на востоке и об обеспечении нашего продовольственного снабжения. Поэтому не может быть и речи о том, чтобы пощадить Польшу. Нам осталось одно решение: напасть на Польшу при первой удобной возможности. Мы не можем ожидать повторения чешского дела. Будет война. Наша задача — изолировать Польшу. Успех изоляции будет решать дело.
Не исключена возможность, что германо-польский конфликт приведет к войне на западе. В таком случае придется сражаться в первую очередь против Англии и Франции. Если бы существовал союз Франции, Англии и России против Германии, Италии и Японии, я был бы вынужден нанести Англии и Франции несколько сокрушительных ударов. Я сомневаюсь в возможности мирного урегулирования с Англией. Мы должны подготовиться к конфликту. Англия видит в нашем развитии основу гегемонии, которая ее ослабит. Поэтому Англия — наш враг, и конфликт с Англией будет борьбой не на жизнь, а на смерть.
Англия знает, что проигрыш войны будет означать конец ее мировой мощи. Англия — движущая сила сопротивления Германии. Если удастся успешно занять и удержать Бельгию и Голландию, и если Франции будет также нанесено поражение, то будут обеспечены основные условия для успешной войны против Англии».
30 мая германское министерство иностранных дел направило следующую инструкцию своему послу в Москве: «В противоположность ранее намеченной политике мы теперь решили вступить в конкретные переговоры с Советским Союзом».
В то время как страны оси сплачивали свои ряды для военной подготовки, жизненно важное связующее звено между западными державами и Россией погибло. Скрытые разногласия видны из речи комиссара по иностранным делам Молотова 31 мая, произнесенной в ответ на речь Чемберлена в палате общин 19 мая.
«В связи со сделанными нам предложениями английского и французского правительств Советское правительство вступило в переговоры с последними насчет необходимых мер борьбы с агрессией. Это было еще в середине апреля. Начавшиеся тогда переговоры еще не закончены. Однако некоторое время назад стало ясно, что если в самом деле хотят создать дееспособный фронт миролюбивых стран против наступления агрессии, то для этого необходимы, как минимум, такие условия: заключение между Англией, Францией и СССР эффективного пакта взаимопомощи против агрессии, имеющего исключительно оборонительный характер; гарантирование со стороны Англии, Франции и СССР государств Центральной и Восточной Европы, включая в их число все без исключения пограничные с СССР европейские страны, от нападения агрессоров; заключение конкретного соглашения между Англией, Францией и СССР о формах и размерах немедленной и эффективной помощи, оказываемой друг другу и гарантируемой государствам в случае нападения агрессоров».
Переговоры зашли как будто в безвыходный тупик. Принимая английскую гарантию, правительства Польши и Румынии не хотели принять аналогичного обязательства в той же форме от русского правительства. Такой же позиции придерживались и в другом важнейшем стратегическом районе — в Прибалтийских государствах. Советское правительство разъяснило, что оно присоединится к пакту о взаимных гарантиях только в том случае, если в общую гарантию будут включены Финляндия и Прибалтийские государства.
Все эти четыре страны теперь ответили отказом на такое условие и, испытывая ужас, вероятно, еще долго отказывались бы на него согласиться. Финляндия и Эстония даже утверждали, что они будут рассматривать как акт агрессии гарантию, которая будет дана им без их согласия. В тот же день, 31 мая, Эстония и Латвия подписали с Германией пакты о ненападении. Таким образом, Гитлеру удалось без труда проникнуть в глубь слабой обороны запоздалой и нерешительной коалиции, направленной против него.
Глава двадцать первая.
Накануне
Английское и французское правительства предприняли новые попытки договориться с Советской Россией. Было решено направить в Москву специального представителя. Иден, который установил полезный контакт со Сталиным несколько лет назад, вызвался поехать. Это великодушное предложение было отклонено премьер-министром. Вместо Идена эта важнейшая миссия была возложена 12 июня на Стрэнга — способного чиновника, не имевшего, однако, никакого веса и влияния вне министерства иностранных дел. Это было новой ошибкой. Назначение столь второстепенного лица было фактически оскорбительным. Вряд ли Стрэнг мог проникнуть через верхний покров советского организма. Во всяком случае, было уже слишком поздно. Много воды утекло с тех пор, как Майский был послан повидаться со мной в Чартуэлле в августе 1938 года. Позади был Мюнхен. Армии Гитлера имели еще год для подготовки. Его военные заводы, подкрепленные заводами Шкода, работали на полную мощность. Советское правительство было очень заинтересовано в Чехословакии, но Чехословакии уже не было, Бенеш жил в изгнании. В Праге правил немецкий гаулейтер.
С другой стороны, Польша означала для России ряд совершенно иных политических и стратегических проблем вековой давности. Их последним крупным столкновением было сражение за Варшаву в 1919 году, когда вторгнувшиеся в Польшу большевистские армии были отброшены Пилсудским при помощи советов генерала Вейгана и английской миссии во главе с лордом д’Аберноном, а затем подверглись преследованию с кровожадной мстительностью. Все эти годы Польша была авангардом антибольшевизма. Левой рукой она поддерживала антисоветские Прибалтийские государства. Однако правой рукой она помогла ограбить Чехословакию в Мюнхене. Советское правительство было уверено, что Польша его ненавидит, а также что Польша не способна противостоять натиску немцев. В такой обстановке перспективы миссии Стрэнга не были блестящими.