О взаимодействии режиссера с актерами
– Режиссеры в большей степени заложники актеров, чем наоборот. Если актер принимает мою веру, мое желание что-то сказать – я имею в виду даже не мысли, а чувства – то из этого может что-то получится. А если изначально нет человека, который находится с тобой в диалоге, понимает тебя – все бессмысленно. Всегда есть тело, есть кровь и есть сердце. Так вот сердце постановки – это актер.
О работе с классикой и современными текстами, спектакле «Сын»
– С классикой надо поступать как с современным материалом, а с современным материалом – как с классикой. И в этом есть глубокая мудрость. Классика перестает быть мертвой, когда ты немножечко относишься к ней…не с небрежностью, а со свободой, не боясь. А когда ты встречаешься с современным материалом, к нему нужно быть очень внимательным, ценить его. И тогда, может быть потом, он тоже станет классикой.
Зеллер настолько блистательный драматург, что можно прочитать пьесу прямо в этой комнате, и этого будет достаточно. Она очень сюжетна. В ней нет шекспировских философских отступлений. И в то же время есть скудность форм. Это совсем другая драматургия. Мне хотелось дать пьесе «воздух», дать ей «раздышаться», выйти за рамки сюжетного треугольника между сыном, папой и мамой.
Текст – это живая структура. Что такое дьявол? Дьявол – это скука, писал Питер Брук. И это колоссальная мысль. Многие несчастья происходят от того, что человеку скучно. Когда нет энергии заблужения, попытки сделать открытие. Тогда дьявол разрушает человека, порождает отрицательную энергию, которая не должна рождаться в театре. Часто мы подменяем энергию, азарт, выражением «хороший вкус». В театре хороший вкус – это разрушение традиций, попытка вырваться за определенный стиль, выйти за рамки штампов. Профессия режиссера очень трудна и сложна в этом смысле. Посмотрите последние спектакли нашего патриарха – Льва Долина. Это человек, который даже в своем возрасте разрушает каноны. Становится другим. Это невероятно!
Проблема современной драматургии в том, что она замкнута в лабораторной системе. Для меня настоящий театр – это театр больших пространств. Когда перед режиссером стоит задача работать с большим залом, который дышит совсем по-другому. Я говорю примерно о том, что происходит в церкви, когда мы объединяемся общим чувством. Если все правильно происходит, то оно возникает и в театре. Ни одно другое искусство не объединяет верующих и неверующих, представителей разных конфессий.
О всевластии режиссера
– Режиссура – это авторская профессия, не обслуживающая. Иначе мне просто не интересно этим заниматься. В чем смысл, если я не имею права на свое высказывание, свое понимание? Я страюсь, чтобы это понимание было содержательным. Я хочу диалога со зрителем.
Не всегда режиссерское предложение, не соответствующее тому, что написано в тексте, бессмысленно. Бывает и наоборот. Эта точка зрения может открыть что-то, о чем вы никогда даже не думали.
В театре есть момент излишней коммерциализации, чтобы был забит весь зал. Но я убежден, что если спектакль хороший – будет полный зал. Не нужно приглашать никого, чтобы это «заблестело». Если я вижу, что режиссер пытается говорить со мной о чем-то важном, что его беспокоит, то я поверю ему, и всегда буду находиться в каком-то диалоге, даже если мне это не нравится.
О студентах и стремлении к счастью
– Я хочу вести своих студентов в направлении счастья. Я хочу сделать их содержательными людьми. Чтобы они были людьми, которые бы выбирали театр, а не сериалы. Мне кажется, что педагогам сейчас не хватает ответственности и строгости. Учитель боится сделать замечание своему студенту. Так теряется смысл.
Театральное образование неотделимо от театральной практики. Я разговариваю со студентами так же, как разговариваю с артистами. Негативно отношусь к платному образованию в театральной сфере.
Театр невозможен без игры. Я не просто строгий мастер, я еще и черезчур ученик. Это сложно объяснить. Это важное чувство, которое дает свободу.
Об обожествлении Станиславского и гениальности Мейерхольда
– Я очень ценю, уважаю, изучаю, принимаю значение Станиславского, но я его не обожествляю. Потому что есть Брехт, есть Шекспир. Я знаю людей, которые говорят, что нет ничего кроме русской школы, кроме Станиславского. Для меня это не очень правильно. Все мы очень разные и каждый выбирает то, что близко ему. Кто-то терпеть не может Брехта, а для меня он один из самых ярких представителей театра. Шекспир вообще гениален! У меня сейчас на столе лежит режиссерский экземпляр «Ревизора» Мейерхольда. Это такой театральный шедевр, признанный. Когда он только появился – это была бомба и скандал. Если вы сравните текст с оригиналом, они абсолютно разные. Композиция, трактовка образа Хлестакова. Режиссера обвиняли в нарушении текста, в том, что это вдруг стало совершенно не смешно, страшно, эротично и ошарашивающее. Притом, что он не менял совершенно текст. Я бы хотел подражать Мейерхольду. Я бы хотел быть таким свободным, таким талантливым, озорным, хулиганистым и содержательным как он. И хотел бы не быть человеком, который повторяет какие-то тексты, не выходит за рамки, пытается находиться в рамках своего представления о хорошем вкусе. Таких режиссеров очень много и они клянутся своей верностью автору, тексту. Это просто скучно. Очень часто пусто, и неинтересно, и «буржуазно».
Сложность и удивительность театра заключается в том, что это неповторимо. Потому что его делают живые люди. Невозможно стать Фоменко, сколько бы вы не записывали и не восхищались им. У каждого своя энергия, свое обояние, свои способы. Если вы выучите все, это абсолютно вам ничего не даст. Это складывается из энергии, образования, боли, рисков, ответственности. То, из чего состоит каждый конкретный человек.
Фото – предоставлено дирекцией Платоновфеста, автор – Андрей Парфенов.
ЕЩЕ РАЗ ИСТОЧНИК