Скончался 25 сентября 1970 года, на 73-м году жизни, от аневризмы аорты.
Настоящее имя — Эрих Пауль Ремарк. Изменил второе имя в честь своей матери, которая умерла в 1918 году.
«На западном фронте без перемен» написан за 6 недель.
Ремарка выдвинули на Нобелевскую премию, но помешал протест Лиги германских офицеров. Писателя обвиняли и в том, что он написал роман по заказу Антанты, и что он украл рукопись у убитого товарища. Его называли предателем родины, плейбоем, дешевой знаменитостью.
Успел поработать продавцом надгробных памятников и воскресным органистом в часовне при госпитале для душевнобольных.
Страдал… импотенцией.
Любимые писатели: Цвейг, Достоевский, Пруст и Гете.
Не признавал печатную машинку.
В разгар Второй мировой войны немецкое правительство казнило сестру писателя, обвиненную в критических высказываниях в сторону действующей власти. Вскоре Ремарк получил письмо от руководства Германии, с требованием оплатить работу палача.
Дружил с Чарли Чаплином.
«Он почувствовал невыносимую боль. Казалось, что-то рвёт, разрывает его сердце. Боже мой, подумал он, неужели я способен так страдать, страдать от любви? Я смотрю на себя со стороны, но ничего не могу с собой поделать. Знаю, что если Жоан снова будет со мной, я опять потеряю её, и всё же моя страсть не утихает. Я анатомирую свою чувство, как труп в морге, но от этого моя боль становиться в тысячу раз сильнее. Знаю, что в конце концов всё пройдёт, но это мне не помогает. Невидящими глазами Равик уставился на окно Жоан, чувствуя себя до нелепости смешным… Но и это не могло ничего изменить…
Отрывки из романа «Триумфальная арка»
Внезапно над городом тяжело прогрохотал гром. По листве зашлёпали тяжёлые капли. Равик встал. Он видел, как улица вскипела фонтанчиками чёрного серебра. Дождь запел, тёплые крупные капли били ему в лицо. И вдруг Равик перестал сознавать, жалок он или смешон, страдает или наслаждается… Он знал лишь одно – он жив. Жив! Да, он жил, существовал, жизнь вернулась и сотрясла его, он перестал быть зрителем, сторонним наблюдателем. Величественное ощущение бытия забушевало в нём, как пламя в доменной печи, ему было почти безразлично, счастлив он или несчастлив. Важно одно: он жил, полнокровно ощущал, что живёт, и этого было достаточно. Он стоял под ливнем, низвергшимся на него, словно пулемётный огонь с неба.
Он стоял под ливнем и был сам ливнем, и бурей, и водой, и землёй… Молнии, прилетевшие откуда-то из неведомой выси, перекрещивались в нём; он был частицей разбушевавшейся стихии. Вещи утратили названия, разъединявшие их, и всё стало единым и слитным – любовь, низвергающаяся вода, бледные сполохи над крышами, как бы вздувшаяся земля – и всё это принадлежало ему, он сам был словно частицей всего этого… Счастье и несчастье казались теперь чем-то вроде пустых гильз, далеко отброшенных могучим желанием жить и чувствовать, что живёшь.»
